Я ехал на Украину 5 апреля в краткосрочную командировку, а задержался на два месяца и вернулся только 2 июня. Это был мой первый опыт работы фактически на войне, которая начиналась и развивалась на моих глазах. Главное открытие, которое меня потрясло, – как стремительно, на глазах разрушается вчера еще мирная жизнь. И как быстро привыкаешь к чужой смерти.

Попасть на юго-восток Украины уже в апреле было непросто, до меня несколько съемочных групп «РЕН ТВ» украинские власти завернули, предварительно поставив в паспорте штамп о депортации. В общих чертах, мы один день провели в Харькове, затем переехали в Донецк, откуда дважды на неделю выбирались в Славянск.

Что происходит с журналистом во время таких локальных войн? Ты постепенно погружаешься в ужас происходящего, психологически становишься как бы участником, а не наблюдателем. Сначала слышишь обстрел где-то вдали, на окраине города, потом подступаешь все ближе к боям, а однажды видишь прямо перед собой гору трупов и пугаешься собственному отсутствию эмоций. И это не за два года – за два месяца. Шел 50-й день моей командировки, когда я увидел «КамАЗ», полный убитых людей, некоторых из которых я знал при жизни. Еще одна особенность работы журналиста в зоне конфликта: поневоле знакомишься ближе с какой-то противоборствующей стороной. Смотришь на поле боя с ее стороны, общаешься с бойцами, иногда между вами возникает что-то вроде боевой дружбы.

А потом ты видишь их мертвыми.

В Донецке и Славянске меня поначалу поразило, что где-то стреляют, а рядом продолжается нормальная жизнь. Люди по-прежнему ходят на какую-то работу. Мамаши с детьми гуляют в скверах, работают кафе. Но по мере развития конфликта признаков мирной жизни становилось все меньше, и под конец командировки нам уже трудно было найти место, где можно поесть. Работали-то мы допоздна, а кафе стали закрываться рано. В магазинах беднеет ассортимент, все больше продуктов в дефиците, таксисты, которые постоянно поднимали свои расценки, в конце концов отказывались ехать за любые деньги.image.jpeg

Со временем люди, никогда не видевшие войну, начинают учиться у нее. Сначала они ведут себя, мягко говоря, неразумно – тут гремят взрывы, а какие-нибудь дядя Вася с тетей Машей идут спокойно, не пытаясь пригнуться, добежать до укрытия или лечь на землю. Помню, в Донецке идет операция, постреливают, здание городской администрации оцеплено, баррикады, мужики грозного вида в балаклавах, а прохожие, которых просят не идти в опасном направлении, препираются, спорят: «Это почему я не могу здесь ходить?!» Да потому что война! Это не героизм, а известный, как оказалось, феномен не пуганого, не знакомого с войной человека – у него еще нет чувства опасности, он не знает, как вести себя в таких обстоятельствах. Многие погибают только поэтому. К примеру, челябинский метеорит – что сделали люди, когда услышали взрыв? Побежали посмотреть к окнам. Хотя первое, что нужно делать в этой ситуации, – бежать в обратную сторону.

Зато потом, после войны, люди могут от раската грома прятаться под кровать. Пережитый опыт остается в памяти на всю жизнь.

image (2).jpeg

Журналисты тоже часто ведут себя если не легкомысленно, то не сознавая, где они. Мы были в аэропорту Донецка в тот самый день, когда его обстреляли и погибло как минимум 150 человек, о чем сообщали все мировые новости. Этого никто не предвидел, в аэропорту находилось много военных и журналистов, мы снимали, поднимались на крышу, откуда открывался хороший обзор и вдали можно было разглядеть БТРы и людей возле них. Но в какой-то момент нас всех начали собирать: «Срочно-срочно выезжаем, грузимся по машинам!». Одна фото-корреспондентка просила остаться. Я никогда не забуду, как человек в камуфляже со спокойствием от которого мурашки по спине, сказал ей: «Не пойдешь сама, тебя вынесут ногами отсюда». Через 15 минут после того как мы покинули аэропорт, его разнесли шквальным огнем и с земли и с воздуха. Вся территория обстреливалась. И вот когда ты начинаешь анализировать произошедшее – что-то внутри тебя меняется. Журналистка, желавшая остаться и сделать эксклюзивный репортаж только к вечеру осознала весь ужас. Все закончилось нервным срывом.

Мы все-таки вернулись в аэропорт на следующий день: надо было снимать расстрелянный на мосту Камаз с ополченцами. Точнее, его разорвало, судя по тому как выглядели трупы, снаряд попал в центр. Все 35 человек, сидевших в кузове, погибли. И вот мы ходили вокруг, тела успели убрать, но на земле лежали фрагменты – ступни, челюсти, скальп, я впервые увидел, как выглядит то, о чем читал в детстве в рассказах про индейцев. Я поймал себя на мысли, что не испытываю никаких эмоций. А вот переводчица иностранных корреспондентов увидев разбросанные на земле внутренности и части тел начала плакать. Почему-то в этот момент, глядя на ее истерику, я понял насколько стал невосприимчив.

Сказывалась усталость, хотелось вернуться назад, в Москву.

Но были и смешные моменты. Я в командировку набрал кучу рубашек и пиджаков – не из любви к моде, разумеется, а для выхода в эфир. Все стенд-апы, прямые включения по привычке записывал в рубашке, галстуке, в общем, при полном параде, пока редактор однажды вдруг не заметил: «Слушай, Володь, ты ведешь репортаж с боевых действий, рассказываешь зрителям про смерть и ужас, а сам стоишь в белоснежной рубашке и галстуке..»

Ну это просто характер у меня такой, особое отношение к эфиру, днем-то я ходил в свитере, который за два месяца весь покрылся желтыми пятнами. В этом свитере меня и увидела тетя в Алматы по Первому каналу: я с поднятыми руками шел на украинский блок-пост. Рутинная процедура, съемки, мы подняли руки показать, что являемся журналистами, а не солдатами, а родные решили, что меня захватили в плен. Очень переживали, пока я не вышел на связь.

Мы, кстати, часто работали без бронежилетов. Нам объяснили, что человек в броне представляет собой первую мишень для снайперов, которые в свой прицел не разбирают, кто там, журналист или солдат, раз в каске и форме, значит враг.

На этой войне, как, наверное, на любой другой я видел много разных людей, – от убежденных в собственной правоте до авантюристов. Иногда я не понимал откуда все эти русские добровольцы, Гиркин, Бородай… Почти у всех ключевых лиц этой истории я брал интервью. Рассуждать о том, кто прав, а кто виноват мне не хочется. За два месяца я видел и пророссийски настроенных, и проукраинских, и тех, кому все равно, кто просто хочет, чтобы все закончилось и вернулась их нормальная жизнь.  Одно я могу сказать с уверенностью – война, особенно такая двусмысленная – не бывает героической.

Источник: http://esquire.kz/1651-kakovo_ieto__rabotat_voennim_korrespondentom/