Деградация статуса Адвоката в Республики Узбекистан (анализ новейших подзаконных актов в сфере адвокатской деятельности)

В октябре 2009 г. Министерство юстиции Республики Узбекистан зарегистрировало два подзаконных акта ведомственного уровня, регулирующих отдельные вопросы адвокатской деятельности. Речь идет о Постановлении Министерства юстиции Республики Узбекистан и Департамента по борьбе с налоговыми, валютными преступлениями и легализацией преступных доходов при Генеральной прокуратуре Республики Узбекистан «Об утверждении Правил внутреннего контроля по противодействию легализации доходов, полученных от преступной деятельности и финансированию терроризма в нотариальных конторах и адвокатских формированиях» (зарегистрировано 19 октября 2009 г., вступило в силу с 29 октября 2009 г.) и о Приказе министра юстиции Республики Узбекистан «О мерах по организации повышения профессиональной квалификации адвокатов» (зарегистрирован 6 октября 2009 г., вступил в силу с 16 октября 2009 г.). Обратим внимание, что первый из названных актов регулирует деятельность не только адвокатуры, но и нотариата (как государственного, так и частного). Однако в той мере, в какой нотариат призван наряду с адвокатурой оказывать юридическую помощь физическим и юридическим лицам, все содержащиеся здесь выводы и соображения, касающиеся адвокатуры, mutatis mutandis приложимы и к нотариату (к чему мы еще далее вкратце вернемся), поэтому специально на нем мы останавливаться в данном заключении не будем, посвятив последнее, прежде всего, тенденциям развития узбекской адвокатуры.

Нельзя не признать, несколько забегая вперед, что оба названных нормативно-правовых акта являются проявлением единой тенденции, которая представляется нам весьма опасной, если не сказать – катастрофичной для узбекской правовой системы и узбекского гражданского общества. Мы имеем в виду тенденцию очевидного разрушения в Республике Узбекистан классической адвокатуры западного типа, построенной на принципах институциональной независимости, отделения от государства и самоуправления. Данная тенденция стала проявляться в течение нескольких последних лет и не осталась незамеченной на экспертном уровне[2]. Интересующие нас здесь подзаконные нормативно-правовые акты являются ее дальнейшим и в определенной части даже «карикатурным» продолжением, наглядно показывая, что тревога экспертов по поводу предпринятых в 2008 г. «мер по реформированию института адвокатуры» была вполне обоснованной.

В такой ситуации оба названных подзаконных (ведомственных) акта, каждый из которых grosso modo направлен по целевому критерию на лишение адвокатуры институциональной независимости и в этом смысле представляет собой очередной шаг на пути к полной деградации статуса адвоката в Республике Узбекистан, вполне могут в принципиальной плоскости рассматриваться «единым блоком». В то же время с сугубо технической точки зрения они отражают разные механизмы влияния на адвокатуру, требующие на «микроуровне» автономного анализа, поэтому, исходя из редакционных соображений, мы их рассмотрим отдельно друг от друга, посвятив проблеме «повышения квалификации адвокатов» специальный раздел в данном заключении (3). При этом Постановление, утверждающее «Правила внутреннего контроля по противодействию легализации доходов, полученных от преступной деятельности и финансированию терроризма в нотариальных конторах и адвокатских формированиях», вызывает большие сомнения не только по своему содержанию, далекому от представлений о правовом государстве (2), но и по форме самого нормативно-правового акта, служащей яркой иллюстрацией деформации места и роли адвокатуры в Республике Узбекистан (1).

1. Форма нормативно-правового акта о «внутреннем контроле».

Если абстрагироваться пока от содержания интересующего нас здесь документа, сосредоточившись исключительно на его оценке как источника права, то Постановление, которым утверждены ««Правила внутреннего контроля по противодействию легализации доходов, полученных от преступной деятельности и финансированию терроризма в нотариальных конторах и адвокатских формированиях», на первый взгляд, представляет собой вполне традиционный подзаконный нормативно-правовой акт ведомственного уровня, изданный двумя принадлежащими исполнительной власти ведомствами: Министерством юстиции и соответствующим департаментом при Генеральной прокуратуре[3]. Такие акты нередко называют «циркулярными» или «инструктивными», поскольку они по сути представляют собой инструкцию (циркуляр), которую руководитель ведомства адресует подчиненным ему сотрудникам, разъясняя им внутренние правила ведомства, нюансы применения касающихся ведомство законодательных актов и т. д., и т. п. Не вызывает сомнений, что такого рода ведомственные акты ни при каких условиях не могут быть адресованы не только гражданам, юридическим лицам и т. д., порождая у них какие-либо права и обязанности, но и сотрудникам других ведомств, поскольку они являются «ведомственными», прежде всего, ratione personae. Именно по этой причине практикуются разнообразные «совместные» ведомственные инструкции, которые, как и имеет место в данном случае, позволяют распространить сферу применения соответствующих правил на сотрудников сразу нескольких ведомств, если, конечно, руководители всех этих ведомств такую инструкцию утвердят.

И вот здесь, вновь обращаясь уже к интересующему нас Постановлению, мы сталкиваемся с существенной юридико-технической проблемой. Вопреки ожиданиям, Постановление адресовано отнюдь не сотрудникам Министерства юстиции или департамента при Генеральной прокуратуре, а, прежде всего, адвокатам, нотариусам, адвокатским формированиям и т. д. Как это понимать с юридической точки зрения? Если исходить из классического понимания «ведомственного акта», то такой акт просто-напросто не может быть адресован Минюстом или департаментом при Генеральной прокуратуре ни адвокатам, ни частным нотариусам, ни адвокатским формированиям, поскольку последние не являются сотрудниками соответствующих органов исполнительной власти. Более того, на независимость, скажем, адвокатов и адвокатуры прямо указывают ст. 1 и ст. 4 Закона Республики Узбекистан «Об адвокатуре». Иными словами, в такой ситуации данный «ведомственный акт» должен выглядеть явным недоразумением, лишенным какой-либо юридической силы. Если же не ставить под сомнение юридическую силу интересующего нас Постановления и исходить из того, что ведомственные акты Минюста или департамента при Генеральной прокуратуре могут-таки распространяться на адвокатов и адвокатские формирования, то тогда следует «забыть» о названных нормах Закона «Об адвокатуре», едва ли не официально провозгласив их сугубо «витринными», и признать адвокатуру не более чем одним из «департаментов» исполнительной власти, а адвокатов — «сотрудниками» соответствующих ведомств. Никакого «третьего решения» здесь быть не может, а ущербность двух предложенных вряд ли следует специально обосновывать.

Думается, что инициаторы и составители Постановления о «внутреннем контроле» вполне отдавали себе отчет в том, что издаваемый ими акт является явным юридическим недоразумением. Иначе сложно объяснить предложенный ими «изящный» юридико-технический ход. Хотя само Постановление, как мы уже отмечали, издано Министерством юстиции и соответствующим департаментом при Генеральной прокуратуре в полном соответствии с техникой «ведомственных актов», утвержденные Постановлением «Правила» подписаны уже… председателем Палаты адвокатов и согласованы с самой Палатой адвокатов. Само по себе такое решение выглядит странно, учитывая, что приложения к правовому акту (в данном случае – Правила) не могут отличаться по юридической силе от самого акта (в данном случае – Постановления). Но дело даже не в этом. Много более важно другое: пытаясь решить, казалось бы, сугубо нормативно-техническую проблему, «ведомственные нормотворцы» четко продемонстрировали, что адвокатура ныне абсолютно встроена в Республике Узбекистан в вертикаль исполнительной власти, ведь она теперь даже издает по сути совместные с Минюстом и Генеральной прокуратурой ведомственные нормативно-правовые акты, одновременно адресованные как чиновникам, так и адвокатам. Что в такой ситуации отличает адвокатов от чиновников? Боюсь, что ровным счетом ничего.

Понятно, что на практике из двух предложенных выше вариантов будет действовать второй, поскольку для того, чтобы дезавуировать ведомственный нормативно-правовой акт, необходимо иметь эффективную систему административной юстиции, которой в Узбекистане нет. Понятно также, что никто не поставит под сомнение юридическую силу ведомственного акта, адресованного исполнительной властью адвокатам, тем более что этот акт «согласован» с высшими адвокатскими иерархами. Понятно, наконец, что сама форма такого рода ведомственных актов прекрасно показывает декларативный характер принципа независимости адвокатов и адвокатуры, провозглашенный в Законе РУз «Об адвокатуре». Впрочем, надо признать, что ознакомление ссодержанием интересующего нас здесь подзаконного (ведомственного) акта убеждает в этом еще больше.

2. Содержание нормативно-правового акта о «внутреннем контроле».

При самом беглом ознакомлении с наименованием и содержанием утвержденных Постановлением «Правил внутреннего контроля по противодействию легализации доходов, полученных от преступной деятельности и финансированию терроризма в нотариальных конторах и адвокатских формированиях» логика их составителей, а также цель, которую они преследовали, остаются весьма туманными. Может даже возникнуть впечатление, что правоохранительные органы Республики Узбекистан располагают достоверными и тревожными сведениями, согласно которым основные силы по финансированию международного терроризма и легализации преступных доходов ныне переместились в узбекские адвокатские формирования и нотариальные конторы, используемые ими в качестве «ширмы» для своей крайне опасной деятельности.

Впрочем, подробный анализ «Правил внутреннего контроля» данную гипотезу не подтверждает. Более того, он позволяет понять смысл и логику ведомственного нормативного регулирования, хотя данная логика оказывается, увы, весьма далека от позитивных международных стандартов и принципа верховенства права. Строго говоря, инициаторы принятия соответствующего нормативного акта, как представляется, не имеют ни малейших претензий к собственно адвокатам или нотариусам. Просто-напросто, используя доверительный по своей естественной природе характер взаимоотношений адвокатов с клиентами, они пытаются сделать из адвокатуры дополнительный скрытый инструмент (нечто вроде подразделения финансовой полиции) для получения соответствующей информации. Не ставя под сомнение необходимость борьбы с разного рода преступлениями, в том числе легализацией преступных доходов и финансированием терроризма, мы полагаем, что использование адвокатуры в качестве инструмента для сбора информации путем злоупотребления доверием клиента к защищающему его интересы юристу представляет собой «запрещенный прием», давно отвергнутый цивилизованным человечеством вместе с другими эффективными, но антигуманными инструментами такого рода: пытками, запугиванием, давлением на членов семьи и т. д.

Именно по этой причине предложенный в «Правилах внутреннего контроля» механизм никак не может соответствовать принципам, выработанным в отношении адвокатуры на международно-правовом и национальном уровнях, включая конституционные и законодательные положения Республики Узбекистан, если, конечно, не воспринимать последние исключительно в качестве никого не обязывающей декларации. Несоответствие фундаментальным принципам и стандартам проявляется, прежде всего, в том, что указанный механизм, во-первых, наделяет адвокатуру несвойственными ей полицейскими функциями (а), а во-вторых, фактически сводит на нет институт адвокатской тайны (б).

а) смешение адвокатской и полицейской деятельности (придание адвокатуре полицейских функций)

Ясно, что целенаправленный сбор информации о любых формах противоправной деятельности, в том числе опасных преступлениях, представляет собой классическую полицейскую функцию, которая необходима для любого государства, но которая ни при каких условиях не может быть возложена на институты, призванные выполнять совершенно иную функцию – оказание юридической помощи, имея в виду, прежде всего, адвокатуру[4]. В этом смысле являющиеся предметом нашего анализа «Правила внутреннего контроля» представляют собой совершенноновый вариант функциональной деформации, не наблюдавшийся ранее не только в постсоветском, но даже в советском праве (по крайней мере, на официальном уровне). Если к данному моменту едва ли не основной проблемой всех постсоветских стран было смешение между собой полицейских, прокурорских и судебных функций, когда, скажем, судья нередко оказывался наделен полицейско-прокурорскими полномочиями, а полицейский сотрудник, напротив, — полномочиями по своей природе судебными, то смешение функций полиции и адвокатуры, когда адвокат оказывается обязан собирать информацию о гипотетических преступлениях и передавать ее в полицейско-прокурорские органы, по нашим сведениям, не встречалось еще нигде.

В соответствии с «Правилами внутреннего контроля» теперь адвокатура (а вместе с ней и нотариат) должна осуществлять в Узбекистане такого рода «полицейские» функции во всех сферах, так или иначе связанных с деловой активностью (п. 2 Правил). По сути, в этой стране нет более бизнес-адвокатуры, ориентированной на защиту прав клиентов, а есть нечто вроде специального департамента финансовой полиции, лишь замаскированного под адвокатуру. Достаточно сказать, что на адвокатуру ныне возложено «осуществление мер надлежащей проверки клиентов», «выявление и изучение бенефициарных собственников», «выявление подозрительных операций», «своевременное предоставление в департамент (при Генеральной прокуратуре – Л. Г.) информации (документов) о подозрительных операциях», «обеспечение хранения информации», «формирование базы данных об осуществлении или попытках осуществления подозрительных операций» и др. (п. 4 Правил). Более того, интересующий нас ведомственный акт вводит новый институт надлежащей проверки клиента, фактически предусматривающий проведение адвокатами (и нотариусами) полноценного полицейского расследования, включающего «тщательное изучение клиента», проверку полученной от клиента информации, сбор сведений о деловой репутации клиента и его взаимоотношениях с другими адвокатскими формированиями, идентификацию реального выгодоприобретателя от заключаемой клиентом сделки и т. д., и т. п. (пп. 16-23 Правил).

Казалось бы, речь идет только об особых ситуациях, когда адвокат сталкивается исключительно с «подозрительными операциями», направленными на легализацию преступных доходов и финансирование терроризма, что, по-видимому, оправдывает в глазах инициаторов принятия «Правил внутреннего контроля» наделение узбекских адвокатов чуждыми природе адвокатуры полицейскими функциями. Дескать, важнейшая и давно уже вышедшая на международный уровень задача по борьбе с терроризмом и легализацией преступных доходов придает легитимность любым методам ее достижения, в том числе вовлечению в сбор информации о неблагонадежных клиентах тех, кто по идее обязан этих клиентов не обвинять, а защищать, то есть адвокатов. Но, во-первых, даже если составители Правил, действительно, искренне стремились внести посильную лепту в благородную миссию борьбы с терроризмом и легализацией преступных доходов (а не пытались найти удобный повод для очередного ограничения независимости адвокатуры, что не менее правдоподобно), их концептуальный подход в любом случае является глубоко ущербным. Ни один международно-правовой, конституционный или законодательный акт не допускает возможности деформации статуса адвоката ratione materiae или ratione personae, то есть по определенным категориям преступлений или в отношении определенных категорий лиц, какую бы опасность последние не представляли. Адвокат должен оставаться адвокатом, а не превращаться в полицейского агента независимо от того, кто к нему обращается – случайный преступник, опасный террорист или крупный финансовый мошенник. Во-вторых, так называемые «критерии подозрительности» тех или иных операций сформулированы в «Правилах внутреннего контроля» (пп. 24-29) столь широко, что вовсе исключают возможность рассуждать о каких-либо категориях преступлений ratione materiae или категориях лиц ratione personae. Так, превращение адвоката в полицейского агента, то есть возникновение у него обязанности немедленно передавать соответствующую информацию в компетентные правоохранительные органы, заносить ее в «спецжурнал» и т. д., обусловлено такими «существенными» проявлениями противоправной деятельности, как «немотивированный» отказ клиента в предоставлении сведений (в том числе о доверителе), «излишняя озабоченность» клиента конфиденциальностью, «необоснованная» поспешность клиента, отсутствие у последнего соответствующей «информации» и др. В такой ситуации ясно, что любой нормальный человек, обратившийся к адвокату за юридической помощью и недоумевающий по поводу превращения последнего в допрашивающего его «квазиполицейского», высказывающий сомнения в правомерности требований адвоката о предоставлении дополнительной информации или просто просящий адвоката действовать максимально быстро, автоматически становится «подозрительным лицом», о котором адвокат обязан собирать и передавать в «департамент» соответствующие сведения. По сути, «Правила внутреннего контроля» составлены таким образом, что позволяют считать «подозрительным» любого клиента, не имеющего никакого отношения ни к финансированию терроризма, ни к легализации преступных доходов. Это лишний раз показывает, что борьба с «терроризмом», «легализацией» и т. д., скорее всего, является лишь предлогом для помещения адвокатов и их клиентов в жесткое информационно-полицейское кольцо, вырваться из которого нет никакой возможности. Иными словами, с большой долей вероятности можно говорить о том, что продекларированная и реальная цели принятия интересующих нас «Правил» совершенно не совпадают.

Обращает на себя также внимание механизм встраивания адвокатуры в «полицейскую вертикаль», связанный с появлением в узбекской адвокатуре своего рода «особых отделов». Так, руководитель каждого адвокатского формирования обязан своим приказом назначить из числа адвокатов «ответственное лицо», обязанное контролировать «соблюдение Правил» (по сути, речь идет о контроле над остальными адвокатами), о чем в течение 10 дней уведомляется соответствующее подразделение исполнительной власти (территориальный орган юстиции). Если адвокат практикует индивидуально (адвокатское бюро), то он одновременно сам для себя становится «особым отделом», превращаясь в «ответственное лицо» ex officio. Адвокаты — ответственные лица приобретают немалые полномочия в отношении своих коллег, еще более бюрократизируя узбекскую адвокатуру. Они, в сущности, контролируют всех остальных адвокатов, будучи вправе истребовать у них любые документы (в том числе электронные), снимать с них копии и т. д. (п. 10 и др. Правил). Иными словами, взаимоотношения адвокатов со своими клиентами более не имеют в Узбекистане доверительного характера, подчиняясь тотальному контролю «ответственных лиц». Последние в свою очередь иерархически подчиняются представителям исполнительной власти в лице специальных сотрудников территориальных органов юстиции, которые не только принимают от адвокатов — ответственных лиц информацию о «подозрительных операциях», регулярные отчеты о проделанной работе и т. д., но также организуют их «обучение» (чему?) и «повышение квалификации» (в чем?). Далее вся информация передается специальными сотрудниками территориальных органов юстиции в Министерство юстиции, а из него – в Департамент по борьбе с налоговыми, валютными преступлениями и легализацией преступных доходов при Генеральной прокуратуре. В результате, создается информационно-полицейская вертикаль, неотъемлемым элементом которой становится каждый узбекский адвокат, контролируемый «особым» отделом в лице своего специально назначенного коллеги, в свою очередь являющегося по сути звеном системы исполнительной власти. Информация циркулирует в рамках этой вертикали в двух формах: а) в форме «незамедлительного» уведомления обо всех так называемых «подозрительных операциях»; б) в форме подготавливаемых адвокатами — ответственными лицами не реже одного раза в год специальных «отчетов» о результатах их деятельности.

В такой ситуации функциональная деформация узбекской адвокатуры, связанная с возложением на нее сугубо полицейских по своей природе функций, неизбежно находит институциональноеотражение в виде бюрократизации адвокатуры, ее иерархического подчинения прокурорско-полицейским органам, создания внутри адвокатуры специальных должностей, подчинения одних адвокатов другим и т. д.

Иначе как катастрофическим разрушением адвокатуры в ее цивилизованном понимании такого рода меры назвать нельзя. Превращение в Узбекистане адвокатуры в спецотдел полицейского ведомства не может быть оправдано никакими эффектными лозунгами вроде «борьбы с терроризмом» или «борьбы с легализацией преступных доходов».

б) уничтожение института адвокатской тайны

Нет никаких сомнений, что «Правила внутреннего контроля» не просто ограничивают пределы действия института адвокатской тайны (что само по себе недопустимо) – они его фактически полностью уничтожают.

Вызывает изумление (иного слова не подберешь!) абсолютная подмена правовых ценностей, произошедшая в новейших узбекских нормативно-правовых актах, регулирующих институт адвокатуры. Вектор развития современного международного и национального права направлен, как известно, на ограничение возможности получения от адвоката каких-либо сведений, касающихся его клиента. Более того, большинство законодательств вовсе исключают использование в качестве доказательств сведений, полученных из источников, являющихся средствами общения адвоката со своим клиентом, даже если такие сведения стали известны, например, случайно. Именно поэтому современные уголовно-процессуальные законодательства не допускают в качестве доказательства переписку адвоката с клиентом, запрещают прослушивать их переговоры, производить обыски в адвокатских офисах, не говоря уже о вполне классическом запрете допрашивать адвоката в качестве свидетеля об обстоятельствах, ставших ему известными при исполнении своих профессиональных обязанностей по оказанию юридической помощи. Все эти подходы объясняются одним – стремлением обеспечить полную конфиденциальность общения адвоката с клиентом (в этом, собственно, и заключается институт адвокатской тайны), поскольку в противном случае одно из фундаментальных прав личности – право на юридическую помощь – оказывается абсолютно неэффективным.

Однако ни одному участнику постоянных дискуссий о пределах действия института адвокатской тайны, необходимой степени ее обеспеченности, возможности предусматривать из этого принципа какие-либо исключения и т. д. еще, по-моему, не приходила в голову простая, но немыслимая для развитого правосознания мысль, вдохновившая идеологов «Правил внутреннего контроля», – зачем вообще нужно официально допрашивать или обыскивать адвоката, наталкиваясь на неизбежные при этом правовые препятствия и проблемы, если его можно просто-напросто превратить в услужливого информатора и добровольно-принудительного помощника полиции, который сам будет «приносить» информацию о своих клиентах? Иначе говоря, кому мешают разнообразные «цивилизованные» ограничения вроде запрета допрашивать, прослушивать или обыскивать адвоката, если их можно спокойно обойти на уровне незаметного ведомственного акта, превратив адвоката из потенциального, но юридически недостижимого объекта получения информации в субъекта ее предоставления? Если, дескать, адвокат не может быть объектом информации (свидетелем и т. д.), то пусть он станет ее субъектом (своего рода агентом полиции). В практической плоскости это будет означать, что к моменту, когда начнут действовать соответствующие законодательные ограничения и запреты, все необходимые сведения уже давно будут переданы адвокатом полиции вне процессуальных рамок. Дальнейшее окажется не более чем театральной декорацией, дискредитирующей роль и звание адвоката, который впоследствии может сколь угодно активно возражать с ложным достоинством на глазах у своего клиента против каких-либо действий по изъятию у него информации, заявлять об их незаконности, оспаривать соответствующие действия в суде и т. д. Какой смысл будут иметь все его «заявления» и прочие действия по оказанию юридической помощи? Как такую ситуацию можно понять не только на правовом, но и на элементарном этическом человеческом уровне, не говоря уже об устоявшихся правилах адвокатской деонтологии?

Как это ни поразительно, но узбекские власти исходят именно из приведенной деформированной и не имеющей никакого отношения к праву «логики» (иногда даже кажущейся малоправдоподобной), на законодательном уровне сохраняя адвоката в качестве «неприступной информационной крепости», а на уровне ведомственном превращая его в заурядного «информатора». В такой ситуации, каков бы ни был текст действующих УПК и Закона «Об адвокатуре», в Республике Узбекистан невозможна даже сама постановка вопроса о наличии каких-либо гарантий конфиденциальности во взаимоотношениях адвокатов и их клиентов. Какой смысл следует теперь вкладывать в положения, предусмотренные статьями 9 и 10 Закона РУз «Об адвокатуре», где якобы гарантируется адвокатская тайна и где содержится вполне современный запрет требовать от адвокатов какие-либо сведения, полученные при исполнении профессиональных обязанностей? Ясно, что данные нормы не имеют ни малейшей реальной ценности, пока одновременно действуют «Правила внутреннего контроля» со всеми заложенными в них механизмами и конструкциями (см. выше).

В результате ни одно обращающееся в Узбекистане за юридической помощью в адвокатуру физическое или юридическое лицо не может быть уверено, что сведения о его финансовом положении, заключаемых сделках и любой иной деятельности, показавшейся «подозрительной», не будут незамедлительно переданы в правоохранительные органы или не попадут в подготавливаемый адвокатом — ответственным лицом специальный отчет. Что касается таких категорий как «налоговый адвокат», «бизнес-адвокат» и т. д., то о них в Узбекистане вовсе можно забыть, поскольку обращение к т. н. «налоговому адвокату» равносильно, учитывая «Правила внутреннего контроля», непосредственному обращению в налоговую полицию.

В то же время следует отдавать себе отчет, что фактическое уничтожение в Узбекистане института адвокатской тайны означает почти полное дезавуирование фундаментального права на юридическую помощь, гарантированного ст. 116 Конституции Республики Узбекистан. Право на юридическую помощь не может быть реальным и эффективным, если обращающееся за ней к адвокату лицо не уверено в лояльности последнего и полной конфиденциальности передаваемых ему сведений, а в нынешних условиях уверенным в этом в Узбекистане быть нельзя (в некоторых случаях следует быть даже уверенным в обратном). Неслучайно, что п. 22 Основных положений о роли адвокатов (Basic Principles on the Role of Lawyers), принятых VIII Конгрессом ООН по предупреждению преступности и обращению с правонарушителями, закрепляет обязанность правительств «признавать и обеспечивать конфиденциальный характер любых сношений и консультаций между адвокатами (юристами) и их клиентами в рамках их профессиональных отношений». Сколь далеко в настоящий момент от выполнения данного требования правительство Узбекистана, мы уже убедились. Не следует также забывать, что Комитет по правам человека ООН указал на обязанность государств придерживаться указанных Основных положений для «адекватного претворения в жизнь статьи 14 Международного пакта о гражданских и политических правах»[5].

В такой ситуации соблюдение Республикой Узбекистан статьи 14 Международного пакта о гражданских и политических правах сложно назвать «адекватным». Не слишком ли высока политико-правовая цена ведомственного нормативно-правового акта, решающего, казалось бы, вполне локальную проблему?

3. Независимость адвокатов и контроль за их профессиональной квалификацией.

Приказ министра юстиции Республики Узбекистан «О мерах по организации повышения профессиональной квалификации адвокатов» много более прост по структуре и содержанию: он устанавливает правило, согласно которому каждый адвокат обязан не реже одного раза в три года осуществлять повышение профессиональной квалификации в специальном Центре при Министерстве юстиции, после чего ему выдается соответствующий сертификат. Игнорирование адвокатом данного требования исполнительной власти приводит к возложению на него наиболее жесткой дисциплинарной санкции – прекращению действия лицензии на право занятия адвокатской деятельностью.

Прежде всего, возникает вопрос о юридических основаниях издания министром юстиции данного приказа. В тексте последнего имеется указание на то, что приказ издан во исполнение ст. 7 Закона РУз «Об адвокатуре», что, казалось бы, служит надлежащим обоснованием его формально-нормативной легитимности. Однако ознакомление непосредственно с текстом 7 Закона РУз «Об адвокатуре» не может не вызвать удивления: в данной статье Закона ничего не сказано не только об обязанности адвоката «повышать квалификацию не реже одного раза в 3 года», но и о его обязанности «повышать квалификацию» как таковой. Не подтверждается и гипотеза о внесении в ст. 7 каких-либо неведомых автору данных строк изменений и дополнений, тем более что в тексте приказа содержится ссылка на первоначальную редакцию Закона «Об адвокатуре» (Ведомости Олий Мажлиса РУз, 1997, № 2, ст. 48). Остается только выяснить, на каком основании Министерство юстиции создает для адвокатов дополнительные обязанности? Видимо, правовых оснований для этого нет вовсе, если приходится ссылаться на статью закона, о таких обязанностях даже не упоминающую. В любом случае подобный метод ведомственного нормотворчества выглядит весьма странно.

Но суть проблемы заключается, конечно, не в толковании содержащихся в ст. 7 Закона РУз «Об адвокатуре» слов и выражений. Даже если бы в данной статье действительно содержалась обязанность адвокатов повышать квалификацию не реже одного раза в три года, контроль за ее выполнением должен был бы быть возложен не на исполнительную власть (Минюст), а на органы адвокатского самоуправления. В противном случае о предусмотренном в ст. 1 и ст. 4 Закона РУз «Об адвокатуре» фундаментальном принципе независимости адвокатов и адвокатуры можно забыть. Ясно, что сертифицируемое исполнительной властью повышение квалификации адвокатов, по сути представляющее собой регулярную сдачу адвокатом экзамена чиновнику, ставит адвокатуру в целом и каждого конкретного адвоката в частности в абсолютно зависимое положение по отношению к исполнительной власти. Именно поэтому контроль профессиональной компетентности адвоката должен осуществляться органами адвокатского самоуправления при приеме соответствующего кандидата в члены адвокатского сообщества. Если кто-либо принят в адвокатские ряды, то его профессиональная компетентность презюмируется, причем данная презумпция может быть опровергнута лишь при наличии соответствующих оснований (жалобы клиента, обращения суда и т. д.) и в рамках соответствующей процедуры, в центре которой находится решение органов адвокатского самоуправления. Ни о каком «повышении квалификации» речь в такой ситуации идти не может. Почему один профессионал должен контролировать знания другого профессионала? Адвокат – это не студент, которого следует подвергать текущему контролю. Любые, даже обоснованные, сомнения в профессионализме адвоката есть либо чье-то частное мнение, либо основание возбуждения соответствующих дисциплинарных процедур. В такой ситуации ничто не мешает профессиональному сообществу избавиться от дискредитирующего его своим непрофессионализмом адвоката, однако сделать это можно опять-таки лишь в дисциплинарном порядке, что исключает участие в «контроле адвокатской компетентности» представителей исполнительной власти, являющихся традиционными процессуальными оппонентами адвокатов. Напомним в связи с этим, что в соответствии с п. 28 упоминавшихся уже Основных положений о роли адвокатов (Basic Principles on the Role of Lawyers) «дисциплинарные меры в отношении адвокатов (юристов) рассматриваются беспристрастным дисциплинарным комитетом, создаваемым адвокатами (юристами), в независимом органе, предусмотренном законом, или в суде и подлежат независимому судебному контролю». Никакие органы исполнительной власти здесь не упоминаются, и упоминаться не могут.

В такой ситуации очевидно, что приказ министра юстиции «О мерах по организации повышения профессиональной квалификации адвокатов» не соответствует принципу институциональной независимости адвокатуры и адвокатов. Более того, он незаметно создает на ведомственном уровне «превосходный» механизм для лишения, под видом неудачной сдачи экзаменов неугодных адвокатов, лицензии на право занятия адвокатской деятельности. По сути, речь идет о завуалированной форме квазидисциплинарной ответственности адвокатов, лишающей смысла разнообразные дисциплинарные гарантии и процедуры. Любой адвокат, скажем, испытывающий сомнения в необходимости надлежащим образом выполнять свои обязанности «информатора» в рамках применения «Правил внутреннего контроля», при этом прекрасно понимает, что в течение трех лет ему необходимо будет сдавать экзамены в Министерстве юстиции, сотрудников которого он, к слову, и обязан «информировать». В результате подлинно независимые адвокаты будут вынуждены либо подчиняться установленным для них «правилам», далеким от идеалов профессии, либо исходить из того, что их карьера продлится до ближайшего «раунда повышения квалификации» в Центре повышения квалификации юристов при Министерстве юстиции. Не исключено, что в этом и заключается истинный смысл интересующего нас здесь Приказа министра юстиции, издание которого почти одновременно с «Правилами внутреннего контроля» вряд ли является простым совпадением.

В заключение нельзя не обратить внимания еще на одно обстоятельство. В 2006 г. весьма авторитетный Консультативный комитет европейских адвокатур утвердил Хартию основных принципов европейского адвоката (Charte des principes essentiels de l’avocat européen), действующую ныне в дополнение к принятому еще в 1988 европейскому Кодексу адвокатской этики. Мы отдаем себе отчет, что действие Хартии формально не распространяется на Республику Узбекистан. Однако речь идет о документе, который можно с полным основанием считать набором общепризнанных международных стандартов адвокатской деятельности, тем более что сами составители Хартии ссылаются в преамбуле и на Всеобщую декларацию прав человека, и на Основные положения ООН о роли адвокатов 1990 г., и на Кодекс адвокатской этики, утвержденный Международной ассоциацией адвокатов (IBA), и на Рекомендацию Комитета министров Совета Европы о свободе осуществления профессии адвоката (2000) 21 от 25 октября 2000 г. Иными словами, Хартия представляет собой по сути новейшую кодификацию фундаментальных международных стандартов в сфере адвокатской деятельности, придерживаться которых должны как само государство, претендующее на звание цивилизованного, так и практикующие в нем адвокаты. В ней выделено 10 таких фундаментальных стандартов, которые полностью здесь перечислять нет смысла. Отметим лишь главное — проанализированные в настоящем заключении ведомственные нормативно-правовые акты Республики Узбекистан создают ситуацию, когда узбекские адвокаты не смогут выполнять требования… 4 из этих стандартов, то есть почти половины из них, а именно:

— независимости и свободы в осуществлении защиты интересов клиента;

— уважения профессиональной тайны и конфиденциальности материалов, оказавшихся в их распоряжении;

— достоинства, чести и порядочности[6];

— лояльности в отношении клиента.

При таком отношении узбекских властей к институту адвокатуры и статусу адвоката любые политические заявления о выборе европейского, западного и т. д. пути развития вряд ли могут восприниматься всерьез.

Центр исследования правовой политики декабрь 2009