Доступ к информации: как применяются нормы закона?
Интерньюс объявляет тендер по оценке потребностей для наблюдательного совета ОТРК
Комментарий ИМП касательно поправок в статью 329 УК КР
Молодые фотожурналисты Таджикистана получили призы
Создатель «Ёжика в тумане» Юрий Норштейн впервые рассказал, как заменить компьютер пинцетом и снять мультфильм о муравье и чиновнике, почему он не переносит анимацию Pixar и никак не закончит работу над гоголевской «Шинелью» — и за три секунды продемонстрировал, как создавался туман вокруг Ёжика, Медвежонка и Филина.
Выступление всемирно известного мультипликатора Юрия Норштейна стало первым в цикле «Открытая лекция» — новом совместном проекте РИА Новости и Центра документального кино DOC. Каждая из лекций призвана стать гуманитарным манифестом всемирно известного художника, политика или общественного деятеля, представить весь его профессиональный и жизненный опыт за один академический час.
Огромный стол с проекционной камерой заполнили рисунки, этюды, книги и диски. Цифровая проекционная камера, демонстрирующая всё, что делает художник, на большой экран, Норштейну поначалу не пришлась по душе.
«Ну вот кто придумал такую статичную штангу? А «зум» где»?» Когда через несколько минут аппаратура всё же поддалась, оказалось, что свободных мест в зале уже не осталось. Несколько десятков зрителей не смогли попасть внутрь и наблюдали за лекцией из фойе пресс-центра. Модератор Катерина Гордеева представила собравшимся автора — именно так на «Открытой лекции» видят роль приглашённой звезды, — и лекция началась с её вопроса: «А вы — свободный человек?»
«Единственное, чего я жажду — это независимости»
Вопрос был выбран Гордеевой не случайно: тему лекции сам Юрий Норштейн сформулировал как «Искусство свободы и свобода в искусстве» — и уже первые минуты лекции потратил на то, чтобы кратко изложить своё понимание свободы частной, политической и творческой.
Разговор о последней начался со слов Пушкина: «Единственное, чего я жажду — это независимости. Слово неважное, да сама вещь хороша». Когда ты вынужден работать пусть хоть маленькой, но всё равно киногруппой, ты находишься так или иначе в каких-то взаимоотношениях со своими товарищами. Если нет этого со-чувствия друг с другом, то ничего не получится».
15 минут хватило, чтобы сформулировать всё, для чего достаточно одних слов, — и Норштейн включил камеру. На экране появился детский рисунок на тетрадном листе: девочка в очках, рядом — два столба с неровными штрихами посередине. «В детстве мы умеем видеть вещи совершенно иначе. Вы знаете, что это? Это мы с моей внучкой Яночкой ходили за грибами, у меня протёрлись штаны и я заштопал их прямо на себе. Но дедушка в рисунок целиком не влез, поэтому вот эти столбики — это мои ноги, а штрихи — штопаные коленки».
«Всегда легко рисовать двоечников»
Вспомнив о своей экранизации гоголевской «Шинели», Норштейн положил перед объективом первые эскизы главного героя — Акакия Акакиевича. «Вот видите, первые наброски — размером с ноготь. А потом я их увеличиваю и вижу, какие детали лишние, а какие нужно оставить». Рисовать такого героя невероятно трудно, поделился режиссёр: «Всегда легко рисовать двоечников, это характер, натура, а прилежного — как ты нарисуешь? Акакий у нас никак не получался, и тогда я сказал: «Надо его рисовать как ребёнка, с темечка». Но когда на экране замелькали беззвучные кадры неоконченной «Шинели», детское лицо корпящего над бумагой человечка постепенно превратилось в страшный, иссушенный страшной обсессией призрак.
От пространства идей Норштейн снова перешёл к технике, сообщив, что с компьютерами — не говоря уж о компьютерной анимации — у него отношения непростые: «Однажды я выступал в Америке, в студии Pixar. «Вот мой компьютер», — показываю пинцет. «А вот, — показываю папку. — это мой Голливуд». Но я потерпел полнейшее фиаско. Всё ушли».
«Режиссёр начинается с выбора»
История о другой американской студии оказалась больше похожа на анекдот про американских и советских космонавтов: пока первые ждали шариковую ручку для условий невесомости, на разработку которой ушли миллионы долларов, вторые пользовались карандашом.
Pixar ждали больше десяти лет, пока технологии позволят нарисовать мириады марсианских пылинок в мультфильме «ВАЛЛ-И»; поэтому первое, что интересовало их конкурентов — технологии «Ёжика в тумане».
«У них первый вопрос был: а как туман сделан?— усмехнулся Норштейн. — Я говорю: «Да я вам могу сейчас показать, на ваших глазах». В объективе камеры появляется знакомый всем ёжик, поверх него кладется обыкновенный лист целлулоида. Норштейн руками осторожно приподнимает целлулоид, поднося его ближе к объективу — и ежик медленно тает в густом, почти осязаемом тумане.
«Ограничения заставляют гораздо интенсивнее работать фантазию. — под бурные аплодисменты продолжает режиссёр. — Ведь с чего вообще начинается режиссёр? С выбора. Вот то, что он выбрал — это и есть его портрет, режиссёра. Скрыть себя невозможно, что бы ты ни делал — ты всё равно расколешься, будешь ли ты делать про муравья или про чиновника, хотя муравей в данном случае благородней. Ты всё равно будешь делать о том, что тебя беспокоило в жизни, какие вопросы ты себе ставил».
«Ограничения заставляют нас по-другому мыслить»
Разговор об ограничениях неожиданным образом и оказался главным в лекции о свободе.
«Мы находимся в ситуации, когда говорят: А что ты хочешь? Цензура-то снята? Ты свободен! Но это не та свобода, о которой мы сегодня говорим. Может ли свободен быть иконописец? Может быть свободен Микеланджело, расписывая потолок Сикстинской капеллы — если вспомнить его форму, которая задавала принцип композиции? Конечно, нет. Он может быть свободен только внутренне, он может быть свободен, духовно погружаясь в то пространство, которое видится сквозь внешние контуры события, которое он воспроизводит рукой. И это не связано с физической материей, это связано с чем-то другим, чем-то более глубинным. Вот о какой свободе я говорю: о свободе, которая так или иначе нам даёт определённого рода ограничения, но в этих ограничениях возвышает нас как людей. И эти ограничения заставляют нас по-другому мыслить, по-другому чувствовать».
«У любого материала есть душа»
После полутора часов монолога лектора — который, кажется, так не успел сказать всё, что запланировал — вопросы начали задавать слушатели. Здесь снова возникла тема ограничений: на вопрос, почему «Шинель» так и остаётся неоконченной, Норштейн ответил, что сугубо коммерческий подход оказался губительным для мультипликации, а брать деньги из любого источника он не считает для себя возможным.
Он вообще постоянно возвращался к разговору об одушевлённости материи — будь то плёнка, которую он противопоставляет цифре, или даже металл: «Недавно у меня умер друг, с которым мы выросли в Марьиной роще. Совершенно простой человек, он всю жизнь проработал фрезеровщиком. Вы бы слышали, как он говорит о металле! И я совершенно уверен, что деталь, которую он вытачивал, отличалась от точно такой же детали, ровно так же отмеренной штангенциркулем. Потому что у материала есть душа. И он умел с ней работать».
С помощью зрительских вопросов режиссёр наконец сформулировал, что же такое свобода по Норштейну: «Свобода — это создание того пространства, которое проявит персонаж со всей очевидной необходимостью этого пространства. Потому что понятие среды — это вот то самое неуловимое, неформулируемое, неконтролируемое. Это то, что я называю почти математическим принципом неопределённости, когда ты не можешь до конца дать себе ясный ответ. Но в отсутствии этого ответа и есть для меня более подлинный ответ, чем всё, что входит в понятие прагматизма. То, что потом соединяется, не должно быть похоже на то, что ты придумал». И эта свобода, конечно, шире и коммерческой, и общественной, и политической.
Источник: РИА Новости
