«Право на забвение» — это совсем не то, что вы подумали. Почему апелляции к «мировому опыту» в контексте российского законопроекта лишены смысла

В июне думские люди осчастливили страну очередной заботой о благе общества, отлитой в законопроект о так называемом «праве на забвение». Инициатива, пока лишь поддержанная в первом чтении (16 июня), успела уже обрасти адскими мифами, поэтому самое время расставить точки над i, устранив неуместные страхи и иллюзии.

Изначально проект предоставлял право гражданам требовать удаления из поисковых систем ссылок, ведущих к информации трех типов: недостоверной, нарушающей законодательство и устаревшей. Под недостоверной понимаются сведения, не соответствующие действительности; под нарушающей законодательство — порочащие честь, достоинство и деловую репутацию; под устаревшей — описывающие события трехлетней и более давности (последний пункт был удален из законопроекта после консультаций с представителями поисковых систем в процессе подготовки ко второму чтению).

Как и следовало ожидать, общественность возмутилась смысловым звучанием российской версии «права на забвение» на всех его уровнях: законодательном, морально-этическом и техническом. В законодательном плане инициатива нарушает конституционное право граждан на поиск, доступ и получение информации. В морально-этическом — создает почву для бесчисленных злоупотреблений. В техническом — нереализуема, поскольку, с одной стороны, возлагает на поисковые системы не свойственные им (и, как следствие, неподъемные для них) функции органов госконтроля, с другой — игнорирует устройство мировой компьютерной сети, которое не позволяет эффективно вымарывать какую бы то ни было информацию, ибо сколько ее ни вымарывай, она тут же появится снова.

Все перечисленные изъяны лежат на поверхности, поэтому нет нужды повторяться. Я же хотел обратить внимание читателей не на смысловые аспекты российского законопроекта, а на его знаковое звучание, которое, на мой взгляд, существенно важнее, ибо только оно адекватно позиционирует демарш в контексте переживаемой нами эпохи.

Знаковую интерпретацию российского «права на забвение» правильно начинать с дезавуирования его претензий на преемственность. С самого начала депутаты дали понять, что действуют в рамках «общеевропейской практики решения аналогичных вопросов». Критики думского проекта усмотрели здесь намек на нашумевшее решение Европейского суда по делу «Google против испанского агентства по защите данных и Марио Костеха Гонсалеса» (май 2014) и принялись апеллировать к «неоднозначности» этого вердикта и его интенсивном порицании европейским и мировым сообществом.

Предлагаю не искать прямой прецедент, а рассматривать вопрос преемственности российского законопроекта по существу. Феномен «права на забвение» (Right to be forgotten) имеет давнюю историю и отражен в европейской общественной мысли по меньшей мере со времен принятия Хартии по правам человека.

В основе всех без исключения законодательных инициатив европейского общества лежит повышенная чувствительность к насилию над личностью, являвшемуся едва ли не лейтмотивом трагической истории континента в ХХ веке. Желание избежать в будущем повторения этого опыта и предопределяет болезненную европейскую реакцию на безапелляционное вмешательство (в первую очередь — со стороны американских IT-корпораций) в частную жизнь своих граждан. Самый яркий пример подобного противодействия — запрет картографических съемок Google на территории Германии.

Как бы там ни было, озабоченность правами личности и неприкосновенностью частной жизни не мешает проводить во всех европейских законодательных нормах и судебных прецедентах два принципиальных разграничения: между ссылками на материалы и самимиматериалами, с одной стороны, и между фактами и оценками фактов, с другой.

Европейский суд допускает право гражданина требовать удаления ссылок из поисковых систем на материалы, содержащие факты его биографии, но никак не удаления самих фактов. Иными словами, речь идет лишь о распространении информации, но никак не о подавлении самой информации.

Нужно отдать должное: в российском законопроекте разграничение между ссылками на материал и самим материалом уничтожается весьма элегантным образом — через деформацию определения «поисковой системы»! В думском сценарии «поисковая система» — это информационный ресурс, который облегчает поиск информации и дает ссылки на ее источники.

Тогда получается, что информационный ресурс, размещающий не ссылку на материал, а непосредственно сам материал (то есть являющийся первоисточником информации), по российскому определению автоматически «облегчает поиск», а следственно становится доступным для блокировки и ликвидации! Красиво, не правда ли?

В Европе право на забвение, как уже было сказано, распространяется исключительно на факты, а не на оценки этих фактов.

В первую очередь, речь идет об информации, которую индивид самостоятельно предоставляет в определенных условиях (например, заполняя онлайн конфиденциальную анкету или формуляр при совершении покупки, либо при записи на форум и проч.) Также претензия на забвение может распространяться на фактографию, исчерпавшую срок давности.

Однако ни в том, ни в другом случае речь не идет об оценочной информации, то есть остороннем мнении об индивиде, его биографии, его поведении и проч. Причины такого разграничения очевидны: оценочная информация — прерогатива СМИ и право на ее вымарывание автоматически оборачивается ущемлением свободы прессы. Если гражданин полагает, что оценка его персоны в СМИ оскорбительна, он обращается в суд, требуя защитить его честь и достоинство, а это — совсем не то же, что оправданное законом вымарывание оценочных материалов из информационного поля.

Знаковая подмена в российском законопроекте заключается именно в том, что «право на забвение» включает в себя, помимо фактов, любую оценочную информацию, которая, по мнению гражданина, «порочит его честь, достоинство и деловую репутацию».

Думаю, дальше нет нужды объяснять, почему апелляции к «мировому опыту» в контексте российского законопроекта о «праве на забвение» лишены смысла, потому как подтасовка произошла уже на уровне фундаментальных определений.

Впрочем, если под мировым подразумевается не европейский, а какой-нибудь китайский или северокорейский опыт, тогда, конечно, никаких возражений быть не может.

Прямой выход на адекватное понимание знаковой сути думской инициативы нам дает не морально-этический, а технический дефект «права на забвение».

Дело в том, что в современном интернете существует уникальный феномен под названием «пузырь фильтров» (термин Эли Паризера). Главное своеобразие этого феномена в том, что он уже давным-давно превратил в иллюзию само представление о едином информационном поле. Не вдаваясь в подробности, скажу лишь, что сегодня любой человек, отсылая запросы к поисковой системе, получает от нее не объективную картинку мира, а подборку линков, жестко привязанных к личным интересам, вкусам и предпочтениям данного пользователя.

Скажем, если вас интересует тема коррупции, а некий депутат Х является вором, то в подборках, сделанных для вас поисковой системой, сведения об этом депутате-воре будут присутствовать непременно, сколько бы их ни вымарывали по закону о «праве на забвение». С другой стороны, если человеку коррупция по барабану (а таковых в Отечестве, если верить статистике, подавляющее большинство граждан), информацию о депутате Х он вообще никогда не увидит, и в этом случае закон о «праве на забвение» избыточен.

Допускаю, что думские люди могут не знать о феномене «пузыря фильтров», однако им наверняка рассказали о том, что поисковые системы реиндексируют информационное пространство ежесекундно, поэтому «крамольные материалы» можно удалять хоть до посинения — на следующий день они опять всплывут при запросах.

Лично у меня нет ни малейшего сомнения в том, что в российской Думе заседает народ трезвомыслящий и практичный, а посему рискну предположить, что «право на забвение» не имеет ни малейшего отношения ни к этике, ни к морали, ни тем более к технической (не)осуществимости вымарывания информации. Смысл законопроекта — исключительнознаковый.

Из года в год, изо дня в день российская Дума штампует на потоке запретительные законы вовсе не для того, чтобы законы эти эффективно действовали, а для того, чтобы обозначить новую территорию. Территорию под названием «Русский Мир» с упрощенной до обывательского уровня метафизикой: «Мы — хранители чистоты, морали и духовности. Вокруг нас — враги!».

В подобных обстоятельствах практическая консистентность законотворчества — дело десятое. Главное — воспитать и культивировать в народе оборонное сознание. Чем Дума успешно и занимается.

Источник: http://www.novayagazeta.ru/politics/69014.html